День тянулся медленно, словно ползком. Дважды выходил врач сообщить Черити, что все пока еще неважно, но что они работают. Второй выход пришелся на обеденное время, и док предложил ей выйти поесть, и что они смогут сказать что-нибудь определенное часа через три-четыре.

Еще он спросил, не знает ли она, соглашался Майкл на то, чтобы его органы использовались в качестве донорских, или нет. Так, на всякий случай, сказал он. Он не смогли найти его водительское удостоверение. Я точно знал, что Черити очень хотелось сказать врачу, что он может сделать с этим своим вопросом, куда засунуть и как глубоко, но вслух она сказала, что Майкл сказал бы ему — да, конечно согласен. Врач поблагодарил ее и ушел.

Я спустился в кафетерий вместе с Черити и Молли, но есть мне что-то не очень хотелось. Я решил, что Черити помогает держаться материнский инстинкт — в конце концов, она уже несколько дней не общалась с детьми. По дороге я улизнул, сославшись на то, что мне нужно размять ноги — что было истинной правдой. Порой, когда в голове творится слишком много всякого, полезно немного прогуляться.

Поэтому я бродил по коридорам, никуда специально не направляясь, стараясь только не оказываться в непосредственной близости от больничного оборудования, от которого могла зависеть чья-то жизнь.

В результате я оказался в больничной часовне.

Обстановка здесь не отличалась от многих подобных помещений: неяркие, приглушенные цвет и свет, скамьи с проходом посередине и подиумом у дальней стены. Стандартная обстановка, подходящая почти для любой религии. Ну, может, склонялась к католицизму чуть больше, чем к остальным — так ведь это вполне можно понять. Больница находится под попечительством ордена иезуитов, и они регулярно служат здесь мессу.

Здесь царила тишина, а в моем тогдашнем состоянии это было важно. Я опустился на скамью, вытянул ноги и закрыл глаза.

Множество мыслей роилось у меня в голове. Майкл поступил в больницу с огнестрельными ранениями. Копы наверняка будут задавать кучу вопросов на этот счет. В зависимости от обстоятельств возвращения вертолета в Чикаго, все это может приобрести по-настоящему запутанный характер, и быстро. С другой стороны, с учетом участия в этом деле Марконе, эти проблемы могли просто рассосаться. Он обладал такими связями в городских органах, что мог бы при желании закрыть расследование.

С учетом того, от какой участи спасли Марконе, вполне в его характере было бы отплатить людям, оказавшим ему помощь. Мне даже подумалось, что Марконе мог бы оказать существенную помощь Майклу.

Разумеется, для этого требовалось в первую очередь, чтобы Майкл остался в живых.

Мои мысли описали круг и вернулись к этому.

Оказался бы он в нынешнем положении, если бы я не настоял, чтобы он первым пристегнулся к тросу? Лежал бы он сейчас на операционном столе под скальпелем? С чего я вообще возомнил себя таким провидцем при взгляде на лицо Гард? Как взял на себя право решать, кому и что делать дальше?

Возможно, это мне полагалось бы сейчас лежать в интенсивной терапии. Тем более, у меня не было жены и детей, ожидавших моего возвращения.

Я ожидал, что Черити будет визжать и швыряться в меня попавшими под руку предметами. Может, я даже хотел этого. Ибо даже понимая умом, что я никак не мог предугадать того, что должно произойти, и что я искренне пытался защитить друга, изрядная часть меня чувствовала: Черити имеет полное право ненавидеть меня. В конце концов, все сводилось к тому, что причиной смерти ее мужа послужил я. Все равно, что убил бы его своими руками.

Ну, если не считать того, что он еще не умер — а думать так тоже было все равно что расстаться с надеждой. Такого я себе позволить не мог.

Я поднял взгляд на подиум — подразумевалось, что там находится Тот, кому посвящается служба.

— Я знаю, мы с Тобой почти не разговаривали, — произнес я, обращаясь к пустой комнате. — И я как-нибудь обойдусь без такого друга по переписке. Но мне казалось, Тебе стоит знать, что Майкл о Тебе высокого мнения. И если после всего, что он совершил, это закончится для него вот так, Ты упадешь в моих глазах. Он заслуживает большего. Мне кажется, Тебе стоило бы постараться, чтобы с ним все было хорошо. Если Ты после этого выставишь счет мне, я не буду возражать. Нет проблем.

Никто, разумеется, не ответил.

— И раз уж разговор зашел об этом, — продолжал я, — мне кажется, что установленные Тобой правила — отстой. Похоже, Ты относишься к ним не так серьезно, с душой, как прежде. И Твоим ангелам не позволено вступать в игру прежде, чем это сделают нехорошие парни. Но я тут прикинул кое-что в уме, и мне кажется, когда динарианцы проворачивали эти свои штуки со Знаками, им для этого требовалась уйма энергии. Чертова уйма. Больше, чем я мог бы когда-либо накопить, даже с помощью Ласкиэли. Такое под силу только архангелу. И я могу представить себе только одного парня, способного помочь этой компании.

Я встал и, внезапно рассвирепев, уставил палец в подиум.

— Принц гребаной Тьмы, — заорал я. — Сам Принц Тьмы приперся на землю со своей гребаной силой — дважды уже! А Ты со всей своей святостью сидишь там, пока мой друг, всю свою жизнь сражавшийся за Тебя, лежит и умирает! Что, черт подери, случилось с Тобой?

— Мне кажется, просто момент неудачный, — произнес голос у меня за спиной.

Я повернулся и увидел низенького старичка в темно-синем комбинезоне уборщика. На бэджике красовалась надпись «ДЖЕЙК». Он тянул за собой тележку с мусорным контейнером и обычным набором щеток, тряпок и чистящих жидкостей. У него был округлый пивной животик; коротко остриженные курчавые седые волосы и бородка хорошо контрастировали с темной кожей.

— Простите. Я позже зайду.

Ощущая себя полным идиотом, я замотал головой.

— Нет, нет. Я ничем не занят. То есть, вы ни от чего такого меня не отвлекаете, правда. Лучше я пойду, не буду мешать вам.

— Вы мне не мешаете, молодой человек, — отозвался Джейк. — Ни капельки. Вы не первый, кого я вижу расстроенным в больничной часовне. И наверняка не последний. Вы уверены, что я вам не помешал?

— Нет, — сказал я. — Заходите.

Он вошел со своей тележкой, направился к мусорной корзинке в углу и вытащил из нее наполовину наполненный полиэтиленовый мешок.

— У вас здесь друг лежит, а?

— Угу, — кивнул я, снова садясь.

— Нет ничего страшного в том, чтобы злиться за это на Бога, сынок. Не Его вина в том, что случилось, но Он все понимает.

— Может, и понимает, — пожал плечами я. — Но Ему все равно. Не знаю, почему все так уверены, что Ему есть до них дело. Да и с какой стати?

Джейк промолчал, внимательно глядя на меня.

— Я имею в виду, всю эту вселенную, да? Все эти звезды, все эти миры, — продолжал я, возможно, более горько, чем намеревался. — Возможно, их так много, людей, и они такие разные, что мы даже не в состоянии сосчитать. Как может Бог по-настоящему переживать за то, что происходит с одним отдельно взятым человечком, когда того окружает бесконечное количество других?

Джейк затянул узел на горловине мусорного мешка и кинул его в контейнер. Потом с задумчивым видом вложил в корзину новый мешок.

— Ну, — произнес он, — я, видите ли, школ особо не кончал. Но сдается мне, вы исходите из того, из чего исходить не надо.

— Из чего это? — поинтересовался я.

— Из того, что Бог, будто бы, видит мир как видите его вы. Отдельными фрагментами в отдельно взятые моменты. С одной точки. Мне же кажется, Он предположительно находится везде и знает все, — он закрыл контейнер крышкой. — Поразмыслите над этим. Ему ведомо, что вы чувствуете, ведомо, как вам больно. Он чувствует вашу боль, мою боль — так, словно это Его собственная, — Джейк покачал головой. — Черт возьми, дружище. Вопрос не в том, как может Бог заботиться об одном отдельно взятом человеке. Вопрос в том, как может Он не делать этого.

Я фыркнул и покачал головой.

— Это оптимистичнее, чем вам хотелось бы слышать сейчас, — сказал Джейк. — Я вас слышал, дружище, — он повернулся и принялся толкать тележку по направлению к двери. — О, — произнес он. — Позволите старику подкинуть вам еще одну мысль?